Африканский дневник - Страница 38

– «Что тебе?»

– «Я имею судебную тяжбу к тебе».

– «Что я сделал тебе?»

– «Незаконно, владыко, владеешь участком моим».

– «Хорошо, идем к кади».

И тотчас же с площади мощный султан и ничтожнейший подданный пошли к кади: судиться; и кади, до тонкости все разобравший, оправдал Нуреддина; султан же сказал:

– «Это было мне ясно и прежде: теперь я оправдан».

Но он проявил знаки милости:

– «Слушай: бери себе спорный участок; его защитив по закону, я вправе тебе подарить».

Он всегда говорил:

– «Мы лишь слуги закона!»

Он всюду вводил образцовый порядок; чинились дороги; и строились ханы повсюду; исчезли убийства; забыли, что есть воровство; возникали больницы: «был строг без суровости; добр же без слабости»; все беззаконники с радостью встретили раннюю смерть его в дни, когда сам Саладин изменил повелителю и на него Нуреддин ополчился походом (он умер в болезни); о нем Саладин говорил:

– «У него научились впервые суды справедливости».

Так говорить о противнике мог благородный.

* * *

Воистину Ибн-Алатир возвеличил бессмертную память султана Мосула; Боаеддин же воспел Саладина; он так говорил: «Я имел преимущество быть свидетелем деяний моего господина, султана Саладина, защитника веры, сокрушителя христианского богопочитания…виновника взятия святого города… Я увидел себя принужденным поверить всему, что говорилось о героях древности… Я видел такие подвиги, что свидетелю нельзя не описать их».

Саладин оттеснил крестоносцев; он бился с самим Барбаруссой, с Ричардом и с Фридрихом Гогенштауфеном; завоеваньем Европы он грезил; веротерпимостью пропечатан весь облик его (Нуреддин был фанатик); в владениях его христиане не знали стеснений.

Когда, победив христиан, он увидел плененного короля Палестины, то подал напиться высокому пленнику; в Иерусалиме же расставил охрану, чтоб верные не утесняли сраженных; и жен, и сестер христиан, павших в битве, султан одарил; и они прославляли его; отпуская на родину их, дал им верный конвой, чтобы в целости их проводить до границы владений, омыл благовонною водою «Харам-ель-Шериф» и усердно в том храме молился; когда Барбарусса ему пригрозил, он ответил ему очень явной угрозой похода в Европу; послание это написано твердым, но вежливым тоном; оно начинается так: «Королю, искреннему другу, великому… Фридриху». Он почитал и Ричарда по прозвищу «Львиное Сердце». В сражении раз он просил, чтоб ему указали Ричарда; увидевши издали пешим его, он воскликнул:

– «Такой король – пеший?»

И вот после битвы ему отправляет в подарок коня своего Саладин; и впоследствии предупреждает он Фридриха о ловушке, расставленной темплиерами: те предлагали украдкой султану предать его в руки врага: с возмущением Саладин отказался от этого; Фридрих Второй после мира не может забыть благородства султана; впоследствии с ним он дружит, приобщаясь ко всем утонченьям арабской культуры.

Султан был бессребреник, как Нуреддин; только этот последний был скуп; Саладин отдавал свои деньги (доходы Египта, Аравии, Сирии) приближенным; и много сносил от них; плачем отметилась смерть благородного; Боаеддин говорит, что «сердца погрузились в печаль, глаза смокли от слез…»

* * *

Я брожу по арабским кварталам Каира; двубашенный старый массив, или ворота Баб-ель-Футун; и я думаю, созерцая античную арку прохода ворот, принадлежащую творчеству трех архитекторов (братьев), сирийцев (как Баб-ель-Наср): этой аркой ходили процессии; и Саладин, провожаемый кликом толпы, гарцовал, возвращаясь с похода; вон Баб-Аттаба (в конце улицы ель-Аттаба): а вот кладбище Баб-ель-Уазир; и за ним, на окраине города, дышит песками пустыня; в пустыне – нет времени; все там – бессмертно; и славное прошлое хлещет ветрами в каирскую уличку; эти ветра навевают мне грезы; мне кажется: вот за углом перекрестка я встречу процессию; там гарцует на белом коне повелитель Египта, Султан Саладин; он не тронет меня; расспросив о Европе, отпустит с дарами; и так отпустив, он поедет к себе, чтоб отдаться любимым занятиям: играми с маленьким сыном своим, за которыми невзначай заставали послы иностранных держав господина Египта.

...

Каир с Цитадели

Прекрасна вдали и нелепа вблизи Цитадель – на уступах холмов Мокка-тама, песчаных и желтых; одним своим входом открыта она с Румейлэх (это – площадь); тот вход ожидальный; две башенки обрамляют: теперь он – закрыт: проникают ворота Баб-эль-Джедит в первый двор Цитадели; оттуда ведет второй вход через линию стен: в самый центр, где – мечеть Магомета-Али; в Цитадели три части: и каждая часть обегает толстейшие стены; холмы Мокка-тама господствуют выше.

Султан Саладин ее строил; племянник его, ель-Камил, довершил построение; в ней поселившись (поздней обитали султаны на острове Роде); внутри Цитадели столетия нарастали постройки; позднее Магомет провел воду из Нила сюда (раньше воду снабжали колодцы); огромная часть цитадельских построек разрушена им.

Здесь мечети Гам-а-Магомет-ен-Нассер и Гам-а-Сулейман; доминирует же мечеть Магомет-Али: в ней мало типично каирского.

* * *

Помню, что мы, пробираясь сюда, задыхались от жара; и стены, и башни грубели под солнцем, а солнце стрелялось, в глазах расплывались круги; Цитадель кружевела: желтели уступы над нею, уступы – под нею, уступы – меж ней; из зыбей моккатамских песков над арабским миром восходит она, своим цветом зыбей моккатамских песков: вылезает разным округлением лепок и эллипсов купола; бледная башня круглеет над бледною башней одной высоты со стеною, разъятой воротами там и разъятой воротами здесь: из зыбей моккатамского грунта; и – тихими, дикими пиками двух минаретов уколется в кобальты неба над нею; надутые выступы башен, изрезины мертвой стены затеняют прочерчиной в вечер; а днями сливаются цветом с цветами песков.